Сэмюэль Дилэни - Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]

— О, — протянул Себастьян.

Линчес сошел вниз по пандусу. Белые пальцы массировали жилистые запястья цвета слоновой кости.

— Капитан действительно оказывает нам большую любезность, управляя…

Айдас поднялся навстречу с края бассейна.

— Звезда, к которой он идет, где…

— …ее координаты говорят, что она на самом конце внутренней ветви…

— …в Окраинных Колониях…

— …дальше, чем даже Далекие Окраинные Колонии.

— Можно лететь туда, — сказал Себастьян. — И капитан весь путь туда один вести корабль будет.

— У капитана в голове куча вещей, о которых надо думать, — сказал Катин.

Мышонок снял с плеча ремень.

— И куча вещей, о которых думать не надо. Эй, Катин, как насчет партии в шахматы?

— Так уж и быть, — сказал Катин. — Жертвую тебе ладью.

Они уселись за шахматную доску.

Они сыграли уже три партии, когда по холлу разнесся голос Лока:

— Всем по своим проекционным камерам. По курсу — какое-то сложное боковое течение.

Мышонок и Катин выскочили из своих стульев-пузырей. Катин согнулся, пролезая в маленькую дверь под винтовой лестницей. Мышонок пробежал по ковру, перепрыгнул через три ступеньки. Он перешагнул через ящик с инструментами, бухту кабеля, три брошенных колечка замороженных ячеек памяти — они таяли в тепле, и там, где высыхали лужицы, выступала соль, — и уселся на койку. Он схватил кабели и подключил их.

Ольга с готовностью замигала сверху, по бокам и сзади него.

Боковое течение: красные и серебряные блестки, зажатые в горсти. Капитан вел корабль поперек потока.

— Вы, должно быть, отличный гонщик, капитан, — произнес Катин. — На какой яхте вы ходили? У нас в школе был яхт-клуб, который арендовал три яхты. Я как-то собирался вступить в этот клуб.

— Помолчи и следи за своим парусом.

Здесь, на самом краю галактической спирали, было мало звезд. Гравиметрические изменения были тут очень слабы. Полет в центре галактики с его более сильными течениями требует возни с дюжиной различных рабочих частот. А здесь капитану достаточно было напасть на следы скопления ионов.

— Куда мы, по крайней мере, летим? — спросил Мышонок.

Лок показал координаты на неподвижной матрице, и Мышонок прочитал их на движущейся.

— Где была эта звезда?

Возьмите понятия типа «далекая» и «уединенная» и «тусклая» и попробуйте дать им четкое математическое определение. Они при таком подходе теряют смысл.

Но может быть, они все же дадут понятие о звезде.

— Моя звезда, — Лок прижал парус к борту, чтобы ее можно было разглядеть. — Это мое солнце. Это моя Нова со светом восьмисотлетней давности. Смотри в оба, Мышонок, а теперь — двигай вперед! И если твой парус захлопает, и это задержит меня хотя бы на секунду…

— Продолжайте, капитан.

— …я забью столик Тай тебе в глотку. Вверх пошел!

И Мышонок повел корабль вверх так, что потемнело в глазах.

— Капитаны из этих мест, — задумчиво произнес Лок, когда потоки поредели, — когда они попадают в мешанину течений центра, они не могут двигаться в потоках таких густых скоплений, как Плеяды. Они избегают мощных течений, начинают крутиться и по уши залезают во всякие сложные маневры. Половина несчастных случаев, про которые ты слыхал, произошла с эксцентричными капитанами. Я несколько раз говорил с такими. Они рассказывали, что здесь, на краю, были капитаны из Плеяд, корабли которых почти затягивало в гравитационные воронки. «Вы чуть ли не спите на своих парусах», — говорили они. — Он засмеялся.

— Знаете, вы ведете корабль уже очень долго, капитан, — сказал Катин. — Тут довольно чисто. Почему бы вам не отдохнуть немного?

— Я чувствую, что мои пальцы погружены в эфир достаточно глубоко, чтобы выдержать еще одну вахту. Ты и Мышонок остаетесь на местах. Остальным марионеткам — обрезать свои веревочки.

Паруса опали, сложились, каждый превратился в тонкий карандашик света. Потом и свет пропал.

— О, капитан фон Рей, о чем-то…

— …о чем-то мы должны поговорить…

— …сперва. Нет ли у вас еще…

— …не скажете ли, где у вас…

— …я хочу сказать, если все нормально, капитан…

— …счастье?

Ночь легко вошла в их глаза. Паруса несли их к булавочному проколу в бархатной портьере.

— Они, наверное, когда-то развлекались с его помощью на рудниках Табмена, — произнес через некоторое время Мышонок. — Я думал об этом, Катин. Когда капитан и я рыскали по склону Золота в поисках наркотика, нам встретился один тип, который старался уговорить нас остаться там. И я подумал: штекер есть штекер, а гнездо есть гнездо, и если я нахожусь на одном конце, то для меня нет большой разницы, будет ли на другом конце парус звездолета, сеть ли для охоты на аквалата или ротор рудничного комбайна. Я думаю, можно пойти туда на время.

— Да будет тень Аштона Кларка парить над твоим правым плечом и охранять твое левое.

— Спасибо, — помолчав немного, Мышонок спросил: — Катин, а почему люди всегда вспоминают Аштона Кларка, когда кто-то собирается сменить работу?

— Аштон Кларк был философом и психологом двадцать третьего века, его работа помогла Владимиру Соукету разработать разъемы, присоединенные к нервам. Оба они пытались что-то сделать с понятием работы. Работа, как ее понимало человечество до Кларка и Соукета, очень отличалась от того, что мы имеем сейчас, Мышонок. Человек шел в офис и управлял компьютером, коррелировал грандиозную массу данных, поступающих из торговых отчетов о продаже, скажем, пуговиц. Работа этого человека была жизненно важна для производства пуговиц, по этой информации можно решить, какое количество пуговиц выпускать в следующем году. Но, хотя этот человек и делал важную работу для производства пуговиц, имел пай фирмы, получал от нее материальное и моральное поощрение, он мог работать неделю за неделей и не видеть ни одной пуговицы. Он получал определенное количество денег за управление компьютером, на эти деньги его жена покупала пищу и одежду для него и всей семьи. Но при этом не было прямой связи между тем, где он работал, и тем, как он ел и проводил свое свободное время. Оплачивали ему не пуговицами. Поскольку фермерство, охота и рыболовство стали вовлекать в себя все меньшую часть населения, разделение между работой и образом жизни человека — что он ел, что надевал, где спал — становилось все сильнее и сильнее для все большего числа людей. Аштон Кларк показал, что это приводит к психическим срывам. Для присущих всем чувств свободы действия и самоутверждения, которыми человек обладал, начиная с неолитической революции, когда он впервые стал сеять зерно, одомашнивать животных и жить в одном выбранном им самим месте, появилась серьезная угроза. Эта угроза появилась во времена промышленной революции, и многие люди увидели ее раньше Аштона Кларка. Однако Аштон Кларк шагнул еще дальше. Если в технологическом обществе сложилась такая ситуация, что между человеческим трудом и образом жизни не существует никаких иных прямых связей, кроме финансовых, в конце концов, работнику необходимо почувствовать, что он непосредственно изменяет мир своей работой: придает вещам форму, производит вещи, которых раньше не было, перемещает вещи с одного места на другое. Он должен затрачивать энергию на свою работу и видеть происходящие изменения своими глазами. В противном случае он бы чувствовал, что жизнь его пуста. Живи он, однако, в другом столетии, никто бы, возможно, и не слышал сейчас об Аштоне Кларке. Но технология достигла такого уровня, что можно было сделать кое-что из того, о чем говорил Аштон Кларк. Соукет изобрел штекерные разъемы и усилители биотоков и целую технологию, в соответствии с которой машины могут управляться непосредственно нервными импульсами, теми самыми импульсами, которые заставляют двигаться руку или ногу. И это было революцией всей концепции работы. Подавляющее большинство работ стало сводиться к труду, который вооруженный машиной человек выполнял «непосредственно». Раньше были фабрики, управляемые единственным скучающим человеком, который включал тумблер утром, спал половину дня, записывал пару цифр перед обедом и выключал все перед тем, как уйти. Теперь же человек шел на фабрику, подключался и мог подтаскивать исходные материалы левой ногой, делать тысячи тысяч точных деталей одной рукой, производить сборку другой и отправлять готовые изделия правой ногой, осматривая все их своими собственными глазами. И он был удовлетворен своим трудом в гораздо большей степени. По своей природе большинство видов труда могли быть преображены в работу, совершаемую с помощью подключения, и выполняться с большей эффективностью, чем раньше. А в тех редчайших случаях, когда производительность труда была чуть менее эффективна, Аштон Кларк показал, что это психологически выгодно обществу. Аштон Кларк, как о нем говорили, был философом, вернувшим человечество к труду. При такой системе большинство психических расстройств объяснялось последствиями чувства отчуждения старого общества. Происшедшая трансформация превратилась из событий крайне редких в невозможные вообще и (после первоначального потрясения) стабилизировала экономические связи между мирами вот уже на восемьсот лет. Аштон Кларк стал пророком рабочих. Вот почему до сих пор, когда человек собирается сменить работу, ты призываешь ему в помощь Аштона Кларка или его дух.